Вендетта по-деревенски

Родную деревню моего дружка, в летние школьные каникулы, я частенько посещал – в зависимости от погоды и настроения. Судьба свела нас в восьмом классе поселковой школы; я очутился здесь после перевода отца по службе, а Николай переехал из деревни к старшей сестре в районный центр с намерением убить сразу двух зайцев:

получить среднее образование и паспорт, выдача которого в колхозе ему не светила – печальные реалии сталинских лет; не зря старое название партии, ВКП(б), народ расшифровывал как «Второе Крепостное Право (большевиков)». У ребят была, правда, возможность освободиться от ярма после службы в армии, «застряв» где-нибудь вне деревни, – устроиться  на работу или же пойти учиться дальше. У девчонок дело обстояло сложней: почти единственный шанс покинуть колхоз давало замужество, опять же - на стороне, если выпадал фарт «выскочить» за подвернувшегося городского паренька...
     В связи с последним обстоятельством амурные возможности мои у деревенских девчат котировались весьма высоко; на эту же мельницу лило водицу и моё знание множества частушек, запас которых я пополнял, кстати, после каждого приезда в Зайцево – так называлась Колина деревня. А если добавить, что и на гармошке я играл недурно, поговорку «первый парень на деревне, а в деревне – один дом» мог я без ложной скромности отнести и  на свой счёт, тем более что Зайцево имело десятка три дворов  всего...

     В деревне, как и в подавляющем большинстве российских сёл, не без влияния ВКП(б) – смотри расшифровку, преобладали три-четыре фамилии; в Зайцеве это были - Журавлёвы (её носил и мой друг), Спирины и Кулаковы...

     Так вот, в одном из семейств Кулаковых на выданье было три сестры, до того похожих друг на друга, что создавалось впечатление, – всю троицу делали не на русской печи, а привезли из инкубатора, хотя они и родились с разницей в год, подряд. Старшей из них шёл девятнадцатый год, средней – восемнадцатый, а младшенькой, Дуняшке, только-только исполнилось шестнадцать.

Все три девахи были лунолики, голубоглазы, блондинисты, а груди отчаянно просились наружу – казалось, что кофточки не выдержат напора, порвутся и явят миру нечто такое, чего нам, городским ребятам, и не снилось; добавьте сюда румянец во все щёки, длинные косы, ниже других девичьих соблазнов, – это и будут портреты деревенских красавиц, достойных кистей Рубенса, Рафаэля Санти, Рембрандта и прочих великих мастеров жанра ню...

     В то лето, последнее перед призывом в армию, закатился я к другу на целый месяц – стояла сенокосная пора, и пара рук восемнадцатилетнего парня в хозяйстве Колиных родителей была не лишней. А поздним вечером, после трудов праведных, поужинав, отправлялись мы всей молодёжной ватагой за околицу деревни попеть, поорать частушки, а девчонки – и поплясать, подурачиться, одним словом...

     Девчата в деревнях наших за словом в карман никогда не наведывались, а уж из Дуняшки озорство так и пёрло, не слабее её грудей; бывало, вдруг вырвется из её алых пухлых губок очередная частушка: «Одеяло, одеяло,  одеяло красное… как под этим одеялом целка моя хрястнула…». Подруги тоже старались не отставать по части озорства, и  подхватывали эстафету: «Я, бывало, всем давала по четыре раза в день, а теперь моя «давалка» получила бюллетень»...

     Парни подначивали: «Шевелится в лопухах – это Дунька Кулакова с ридикюлем во руках…». («Ридикюль» – это для  смеха)... Следует, справедливости ради, заметить, что эти "откровения" были своеобразной бравадой: девчонки непорочность свою берегли пуще зеницы ока, памятуя о возможном замужестве на стороне. Да и прослыть среди односельчан «шалавой» ни одной не хотелось, а что касается других шалостей, как-то: дать понравившемуся парню себя поцеловать, потискать, то это деревенской моралью не возбранялось – но не более того...

     И когда ребята приставали слишком напористо, то, обычно, получали в ответ: «Вот женишься на мне, тогда хоть ложкой  хлебай…». Попробуй-ка после этого озорницам как-то возразить!..

     Заготовка сена для животины подходила к концу, когда я заприметил неравнодушное к себе отношение со стороны Дуняши:  проявлялось это вначале в небольшом кокетстве, бесхитростном,  но весьма прозрачном, потом пошли подтрунивания по части моих  донжуанских способностей; я же только посмеивался, помня пушкинское: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»...

     Это принесло свои плоды: девчонка решилась, задушив гордость, объясниться первой; совсем уж неожиданно для меня, оставшись наедине, шепнула: «Не ходи сегодня на посиделки, а как стемнеет, я буду ждать тебя у нашей пуньки, поговорить надо»...

     Смешным словом «пунька» по-местному называли навес в виде шалаша над погребом; вовнутрь застилалось свежее сено, на него кидались овчинный тулуп, подушка и одеяло, обычно лоскутное; лучшего ложа для молодого парня или девчонки и сыскать невозможно, а уж коли находила там уединение молодая парочка!.. это и был тот, воспетый поэтами, рай в шалаше. Отказаться от возможности побывать в раю было бы верхом глупости, а посему я, не выражая бурной радости, сказал Дуняше, что приду непременно. В шутку как бы, я отобрал у неё платок, пообещав вернуть его при встрече…

     Мы с Николаем заканчивали ужинать, когда дружка позвал на «два слова» во двор соседский мальчишка, лет двенадцати. Быстро вернувшись, Николай бросил: «Пойдём, по дороге всё объясню…» Оказалось, что лет десять тому назад два старших брата друга, а были они парнями с крепкими кулаками, накостыляли (из-за девчонок, разумеется) в соседней деревне своим сверстникам по первое число, и вот теперь подросшая молодая поросль решила за старые обиды братьев востребовать должок …с Николая; к этому  времени братья успели отслужить по четыре года в Морфлоте, жениться и осесть где-то под Москвой, а вот младшенькому предстояло теперь отдуваться за грехи их молодости…

     Я попытался друга отговорить от намечавшейся драки, но не тут-то было: несколько рюмок водки за столом (да и характером друг братьям не уступал) сделали своё чёрное дело…

     Стая крепких колхозных ребят, нашего возраста, числом в четырнадцать рыл, столпилась в ожидании «сатисфакции» за околицей деревни. Ещё не смеркалось… Меня сразу предупредили, чтобы я стоял в сторонке и в чужую разборку не вмешивался...

     Я же стал спиной к спине друга, и стал ждать худшего, которое не заставило себя ждать: не прошло, наверное, и минуты, как в левую часть верхней челюсти влетел кулак, откуда-то сбоку, снабжённый для убедительности свинцовым кастетом: небо вмиг исчезло, сознание выключилось – нокаут по всей форме…

     Не знаю, сколько времени я пробыл в «отключке», но, очнувшись, увидел себя лежащим на траве-мураве, окружённого изрядным отрядом зайцевских ребят, подоспевших нам на подмогу, – тот  самый посыльный, мальчик-сосед Николая, оказался на редкость проворным. Рядом со мной валялся местный Кирибеевич, без сознания, с пробитой головой – светлые волосы намокли от крови...

     Как мне потом сказали, это был тот самый поборник вендетты, который кастетом меня и звезданул, а его, в свою очередь,  благословил мотоциклетной цепью кто-то из наших спасителей. Драка сразу же прекратилась: страх, что, может быть, сейчас вот произошло убийство, отрезвил обе стороны. К счастью, этого не случилось – паренёк очухался, и ввиду теперь уже явного меньшинства незваные гости отбыли восвояси, унося с собой  раненого…

     Я же возвращался в деревню своим ходом, безуспешно пытаясь остановить кровь из носа тем самым платком, реквизированным у моей несостоявшейся Дульсинеи; ныла левая сторона верхней челюсти, зубы в которой шатались, под левым же, заплывшим глазом, фиолетово горел порядочный фингал, а я грустно размышлял о том, что дорога в рай частенько ведёт через тернии, причём, - непредвиденные...
     На другое утро, проведя бессонную ночь в пуньке, к огорчению – журавлёвской, первым же подвернувшимся товарняком, не дожидаясь вечернего поезда Брянск-Москва, который на ближнем от деревни переезде и останавливался (всего лишь на минуту), отбыли мы с другом в родные пенаты, а испуганным родителям свой вид я объяснил неудачным падением на покосе с лошади..

     Как потом Николаю доложили его односельчане, к московскому поезду заявилась вчерашняя компания наших недругов, значительно усиленная, в надежде довести «дело» до конца, но, увы, их ждало разочарование; я так думаю, что провидение на сей раз было на нашей стороне…

     Вскоре пришла повестка о призыве в армию, так что Дуняшу я больше не видел, а её платок, пропитанный мною пролитой кровью, я храню до сих пор – как память о деревенской вендетте, которой для меня могло и не быть, подсуетись я с Дуняшкой немного пораньше (видно, пушкинское резюме пошло мне не на пользу)…

Похожие материалы: